** Круто попали! **

После прибытия в Архангельск 1 октября 1918 года мы пешком пришли в лагерь на Смольном буяне, что примерно в трех милях к югу от центра города. Там стояли наши бараки. Они оставались нашим домом до конца января 1919 года. Наша задача в то время — охрана, сопровождение и восстановление порядка.

30 января на лошадях с санями мы выдвинулись конвоем на фронт боевых действий. Местом, куда мы прибыли, оказалась небольшая грязная деревня Емецкое. Добрались и — слава Богу! Потому что мне никогда не забыть эту поездку: приблизительно 30 градусов ниже ноля и несчетные мили через леса и замороженные реки, ночью и днем, с тем куцым отдыхом, какой наше командование считало достаточным. Все ворчали по пути, но так или иначе «мы сделали это».

В Емецком нас ждали обязанности, слишком многочисленные, чтобы их перечислять, но среди них была одна, не упомянуть о которой я не могу: восхитительная работа по захоронению 76 мертвых большевиков, убитых в стычке накануне. После этого набега мы были не только всегда активны как солдаты, но и удачны настолько, чтобы всегда возвращаться из переделок.

** Взявшись за гуж… **

9 марта 1919 года мы снова взялись за оружие всерьез. Нужно было помочь роте А нашего полка на Речном фронте. Там, у деревни Выставка, я стрелял по- настоящему. Мы находились здесь около 20дней, после чего освободили позиции и переместились на оборону Речного фронта, которую держали до передачи ее британцам в начале июня 1919 года. Впрочем, вскоре после того, как мы уехали домой, и британцев выставили в Белое море и дальше на север, а Россия накрылась серпом и молотом…

Это весьма поверхностное представление о миссии, которую выполнила наша небольшая экспедиция. Детали нашего пребывания на Севере России в другом. Одним из худших врагов (если не худшим), которых мы имели, была погода. Двадцать градусов ниже ноля зимой были обычным делом. Но время от времени температура этой красивой зимней погоды падала до минус 50 и даже минус 60 градусов. Мы ничего не могли делать в это время вне помещений и укрытий, но радовало, что бездействовали в эти холода и большевики.

Американские армейские связисты за прокладкой телефонной линии в архангельской тайге. Речной фронт, 1919 г. Фото ГАОПДФ

Я лично видел лед пяти футов толщиной на Северной Двине и наблюдал, как вся эта масса копилась и нарастала. Весной река была взломана, льдины плыли и кувыркались. Через два дня вода была свободна.

Другой небольшой работенкой при отступлении была подготовка некоторых деревень к уничтожению. Мы размещали в домах и зданиях горючие материалы так, чтобы все гарантированно полыхнуло в один момент. Мы должны были физически разрушать целые поселения. Этот вандализм был нужен нам для передышки при отступлении. Не очень порядочно, но необходимо. Так нам это все объяснил лейтенант, и мы готовили этот вред достаточно энергично.

** Гляжу на дикую равнину… **

Архангельск был городом до некоторой степени современным и населенным примерно 70 тысячами человек.

Зимой его гавань полностью замерзала, и единственный вход и выход из нее проделывали ледоколы из Мурманска, где ощущалось теплое течение Гольфстрима. Надо ли говорить, что мы были крайне зависимы от этой системы при поставке почты, грузов, запасов, вооружения и т.д.

Мужская просьба

_Учите, что 60 минут делают час, 16 унции - фунт и 100 центов - доллар. Помогите мне жить так, чтобы я мог спать ночью с чистой совестью и нечастым посещением во сне лиц тех, кому я, возможно, принес боль. _

Я хочу, чтобы ко мне относились так, как я отношусь к другим. Оглушите меня, тянувшегося к зараженным деньгам. Ослепите меня, смотрящего на ошибки товарищей, и покажите мне мой собственный вид. Ведите меня так, чтобы каждую ночь, когда я смотрю через стол на свою жену, которая есть благословение мое, мне нечего было бы скрывать от нее. Держите меня молодым, чтобы я мог смеяться с маленькими детьми и быть сочувствующим почтенному возрасту. И когда настанет для меня день теней, после короткой церемонии похорон опустите на мою могилу камень с простой эпитафией: «Здесь покоится мужчина».

В Архангельске были автомобили, трамваи, театры, рестораны, огромные здания общественных бань и церкви. Городское жилье во многом можно считать провинциальным, отличным от нашего, так как многие дома были построены из бревен без всяких там парадных.

Религия в Архангельске — от греческих ортодоксов, а Троицкий собор являл собой несомненный шедевр. Он был декоративен внутри, а его священники великолепно одеты в роскошные облачения.

Церковь в жизни этой местности всегда была доминирующей силой, распространенной в каждой маленькой деревне, где обязательно были свои святыни. Священники спасались первыми, когда назревала угроза прихода большевиков. И это мудро, если учитывать силу влияния религии на людей. Мы часто заходили в русские храмы и имели обыкновение подолгу бродить мыслями в этих «пустых структурах» далеко-далеко от войны.

Здания в городе поставлены удобным порядком, в котором Архангельск как город в целом испытывал недостаток. Сараи стояли рядом с жилыми домами, и санитарные условия летом достигали апогея своего ужаса. Здешние жители держали домашний скот в жилых кварталах. Лично я был расквартирован в течение долгого периода в тесном соседстве с поросенком и цыплятами. Милое сочетание, которое соседствовало с храпящим дедушкой и орущим ребенком. Весьма наглядная картина «ночного российского пригорода». Должен признать, что такое положение дел не способствовало приятным мечтам и побуждало спасаться от этого бедлама и бессонницы ночной ездой на велосипеде.

В углу стояла огромная печь из кирпича. Она отапливала помещение и служила для приготовления еды. Это была комбинация полезных качеств! Из духовки в нужное время убирали угли, и тогда женщины начинали печь пироги и хлеб — огромные, длинные черные батоны хлеба и другую выпечку, название которой известно только этим женщинам. Изделия имели прекрасный вкус (несмотря на шелуху и мусор). Печь сохраняла высокую температуру в течение многих часов. Это была одна из самых хитрых и изобретательно придуманных вещей, которые мы наблюдали здесь. Кстати сказать, самое лучшее спальное место в доме было наверху печи.

Аэростат артиллерийского корректировщика над Северной Двиной. Речной фронт, с. Троица. 1919 г. Фото ГАОПДФ

Мы располагались вблизи от Полярного круга. В ходе глубокой зимы солнце понемногу, словно хромая, прибывало, вставая над горизонтом в 10 часов утра и опускаясь за него в три часа пополудни. Небеса обычно были ясны, и звездный свет на снегу лежал мягким и холодным ковром, приятным взгляду и чувствам. Утрами, когда температура падала до минус 40-60 градусов ниже ноля, сгущались морозные розовые туманы, и сквозь них острым блеском мерцали звезды. Aurora Borealis (Северная Аврора), именуемая здесь полярным сиянием, была особенно прекрасна, ярка и красочна. Природа блистала в полную силу. Закаты и восходы солнца на исходе полярной ночи неописуемы. С приближением лета светило вставало все раньше и садилось все позже, пока однажды оно не стало сиять все двадцать четыре часа в сутки. Это очень необычно: отбрасывать полноценную тень в полночь!

** Прощай, немилая Россия! **

Отъезжая с фронта, мы погрузились на огромный плот в деревне Сельцо и пошли вниз по Северной Двине к Архангельску.

После многочисленных инспекционных смотров и сопутствующих им , мы упаковали свое барахло и погрузились на британский транспорт «Menominee». Грязное и старое корыто с грузом мулов на борту. Потом мы остановились в Мурманске, где сгрузили на берег этих таких удачливых ослов.

18 июня 1919 года мы снова вышли в арктический океан. Море было полно огромных кусков льда, сквозь которые, дрожа, ползла наша посудина, мучаясь от отвратительной погоды. Мускулистые волны качали старую бадью подобно жалкой пробке. Многие из парней были больны от этой качки. Но это был единственный опыт, который я, слава Богу, не приобрел.

Плохая еда, холод и бурное море были в порядке вещей. Но погода понемногу смилостивилась, а восемью днями позже, 26 июня 1919 года, мы высадились во французском Бресте и снова оказались под теплым крылом «дяди Сэма», впервые после того, как 20 сентября 1918 года прибыли в Россию и отбарабанили там 8 месяцев и 17 дней. В Бостон мы приплыли 12 июля 1919 года и через неделю уже были освобождены от службы в военном лагере Кастер. В свои 26 лет, несмотря на все изгибы и переломы судьбы, я был здоровым, мудрым и счастливым мальчиком.

** Ностальгия на крови **

Никто точно не знает одного: почему нас посылали в Россию? Говорят, что было некоторое обязательство, данное веселой старой Англии. Я уверен, что все мы могли бы легко погибнуть в той местности на Севере России, где нам пришлось быть. Все, что нас спасло,— это слабость недавно сформировавшихся большевистских сил и их правительства. Боло (большевики. — А.С.) позволяли нам идти вперед и наступать на них до той поры, пока они нам это позволяли. И при первой возможности пнули нас в зад. Мы не возражали против отступления вообще, но нам не нравилась та форма, в которой нам пришлось это сделать. Это было слишком.

Траншейный миномет Стокса устанавливают на позиции. Речной фронт, 1919 г. Фото U. S. Signal Corps

Я не в обиде и в доказательство хочу привести заключительные слова моего однополчанина капитана Джоула Мура из роты А, которые он написал в своей книге «История борьбы AEF с большевиками». Эти поэтические строки—от сердца каждого из нас: «Садящееся около полуночи солнце, мерцающий золотом лес, штрихующий тенями гладь Северной Двины, и закат, бросающий спелый и печальный свет, легший на разрушенные церкви и деревни. Это неизгладимая картина Севера России. Для нас это—навсегда. Церковь, бревенчатые избы, скрытые в бесконечных лесах стонущих елей и сосен, низкие, задумчивые, печальные небеса, такие грозные, неподвижные, грустные, глубокие и таинственные, но все же странно привлекательные для нашей памяти…».

** Озябшие «белые медведи» **

Наш полк — полк «белых медведей». На нашей эмблеме — русская надпись: «штыкъ решает». И мы покидаем эту странную страну. Штык ничего не решил…

Возле большой снарядной воронки и искалеченной церкви — два ряда грубых деревянных могильных крестов. Простые и памятные даты на месте погребения солдат. Вспоминаются зимние похороны наших приятелей, закопанных в том чужом ярде земли. То были мужчины, любившие жизнь и положенные в могилу так далеко от родины, умершие, как положено солдатам, но по причине, которую они смутно понимали. И эти высящиеся кресты над их прахом — немой и красноречивый показатель истинной стоимости этой странной и необъяснимой для нас войны в Северной России…

Мы отталкиваемся от грязного причала и уходим к морю. С палубы видны те места, которые нам так много напоминают. Мы оглядываемся назад, видя голые удаляющиеся берега, ощущая в сердце боль по тем, кто похоронен на полях сражений или на небольших русских кладбищах. Они остались навечно там. А мы вернулись домой.

Это было давно, но как будто вчера. В этих воспоминаниях о былом есть нечто, перемещающее меня в иное измерение. Так много мыслей, достаточных, чтобы выбить слезу из пожилого и все повидавшего в жизни мужчины…

Так… Отставить! Внимание! Честь имею! Раз — два! Смирно! Yes SIR! К)

Октябрь 1975 года

_Оригинальный перевод Алексея Сухановского
_

Источник: Поморская столица, № 10, 2006. С. 62-65