**ПРАВЫЙ ЭСЕР СИНИЦЫН **

Встреча сорок лет назад

В книге Ивана Богового «Шенкурское восстание» есть такая фраза: «Во время допроса в комнату заглянул правый эсер Синицын». Не читали в НарьянМаре воспоминания сотрудника «Правды».. Да и за полгода до допроса сам первый председатель Шенкурского уисполкома был репрессирован, а значит, брошюра попала в спецхран. Иначе Тимофей Петрович Синицын, возможно бы и не отделался статьей «за пораженческую агитацию»…

А еще ранее в начале двадцатых в кабинете Якова Тимме, куда пришел безработный учитель Тимофей Синицын просить устройства на журналистскую работу, состоялся примерно такой диалог. Вошедший редактор «Известий Архангельского губисполкома» Иван Боговой поздоровался с Тимофеем Петровичем такими словами:

— Здорово, контра!…

— Привет левому эсеру, переметнувшемуся к большевикам! — ответствовал будущий известный северный писатель.

— Так вы знакомы! — обрадовался Тимме, — вот и забирай его к себе! — закончил устройство безработного интеллигента председатель губисполкома. Так Тимофей Синицын стал ответственным секретарем областной газеты.

Этот анекдот я слышал от отца Вальтера Георгиевича Чеснокова. В конце августа 1963 года писатель Пэля Пунух приезжал в Вельск, и мы встречались с ним и в комнате «Дома колхозника», и у нас на Свободы, 20. Отца очень интересовал период Шенкурского восстания мобилизованных, и в беседах с Тимофеем Петровичем шла речь именно о событиях того времени. Я, понятно, на одиннадцатом году жизни не особенно вникал в разговоры взрослых, и то что осталось в памяти, скорее всего отголоски более поздних разговоров с отцом, который мечтал написать книгу о Тимофее Синицыне.

Теперь понятно, что книга в то время была не возможна. Как невозможно было знакомство с протоколом приводимого ниже допроса. Шла о нем речь и в 1963 году, в беседе с Вальтером Чесноковым. Тимофей Петрович упоминал о ненецких мытарствах 1937 и о том, что событиями того времени компетентные органы очень интересовались, и они были изложены достаточно подробно, но предостерегал:

— Молодой человек, не верьте всему, что там сказано. Учтите особенности ситуации. Не об исторической достоверности, мы больше тогда заботились, о безопасности своей семьи…

И вот мы имеем возможность, ознакомиться с рассказом о событиях почти вековой давности, причем с комментариями историка. Большинство имен, приведенных в примечаниях, ранее находились под запретом. Более того. Даже попытки какимто образом заявить о себе решительно пресекались. Помню во время работы в Шенкурской районной газете в 1980 году на замечательной заметке очевидца празднования 1 мая 1905 года в Шенкурске, появилась виза редактора: в архив. Когда я поинтересовался причиной, почему заметка Петра Табанина не подходит в номер, ответ был краткий: эсер.

Александр Чесноков

Шенкурское восстание глазами очевидца

Тимофей Петрович Синицын (*3.03.1894 дер. Демидовская, Шенкурского уезда, ныне Вельский район Архангельской области –†18.06.1971 Архангельск) – известный северный писатель, первооткрыватель ненецкой темы в советской литературе. С 1930 г. печатался под псевдонимом Пэля Пунух. С 1936 г. был членом Союза писателей СССР.

В Архангельске в советское время о нем было написано много статей… Казалось бы вполне советский человек… Несколько лет назад работал с материалами архива УФСБ по Архангельской области я ознакомился и с «делами» Тимофея Петровича…

ЧК НКВД арестовало Синицына трижды. В 1920 – 1921 и в 1937ом. Дело в том, что в период Гражданской войны учитель Синицын был крупным антибольшевистским деятелем, членом партии эсеров… Вот только несколько его постов в те годы: зам. председателя Ревкома, гласный архангельской городской Думы, член губернского земного собрания (от Шенкурского уезда), член управы, член эсеровского комитета, редактор кооперативной газеты «Воля Севера», публицист эсеровской газеты «Возрождение Севера» и т.д. Явно не рядовой антибольшевик.

К счастью в начале 20х его не расстреляли…

В 1936 г. Пунух работал в МарьянМарской газете «Нарьяна вындер». Уже авторитетный писатель обласкан самим Горьким… Но в 1937ом вновь арест. И допрос в НарьянМарском НКВД. От расстрела спасло, видимо то, что был арестован в НарьянМаре, а не в Архангельске, где массовые расстрелы проходили в конце 1937го начале 1938го. Люди тогда спать не ложились, – зачем? Все равно заберут. Трамваи работали по ночам, возили арестованных… Новоиспеченная Архангельская область готовилась к выборам в Верховный совет. Город «зачищали». Как сейчас Чечню.

Пунуха же обвинили в «пораженческой агитации» (то есть болтовне) и … отпустили… Его показания – ценный исторический документ. Смотрите как уважительно по имени – отчеству он называет всех антибольшевиков. Словно старается сохранить эти имена для истории, для нас… одно слово – учитель…

Юрий Дойков

**

** Допрос в УНКВД **

5 декабря 1937 года

Вопрос: Вы в своем показании говорите, что состояли в партии эсеров с 1917 по 1919 год включительно и находились в Архангельске во время интервенции белых, расскажите об этом подробно.

Ответ: В 1917 году я работал школьным работником в Великониколаевской волости Шенкурского уезда и в июне месяце 1917 года был делегирован на уездный крестьянский съезд в Шенкурск. Во время съезда мне предложил Алексей Алексеевич Иванов [1] или Яков Петрович Леванидов [2] точно не помню вступить в партию эсеров, и я был выбран делегатом на губернский крестьянский съезд. На губернском съезде я столкнулся с большевиками особого типа, в частности когда вопрос стал о выборе делегатов в учредительное собрание. Андрей Петрович Попов, [3] называя себя большевиком, заявил: «Хоть я и против эсеров, но я знаю, что список большевиков не соберет большинства голосов в Архангельской губернии, поэтому тоже рекомендую голосовать за список партии эсеров, как более правильно (после большевиков) развивающий крестьянский вопрос. Такое выступление дискредитировало партию большевиков в моих глазах, хотя я ни программы, ни людей примыкающих к этой партии не знал.

На губернском крестьянском съезде я был избран членом временной губернской земской управы и заведовал губернским отделом народного образования и работал до января 1918 года. Работая в земской управе, я одновременно был членом губернского совета крестьянских депутатов, совместно со мной работал в губернской земской управе эсер Михаил Федорович Квятковский [4] (председатель управы), который был выбран депутатом в учредительное собрание от Архангельской губернии. Перед октябрьским переворотом была создана губернская земская управа, где я также участвовал на заседаниях и был ее членом. Через несколько дней после Октябрьского переворота я был командирован в Ленинград по линии губернской земской управы на какоето совещание, проходившее в городской думе, где узнал, что в Ленинграде происходит Всероссийский крестьянский съезд, получивший название перманентный, и я, как имевший документ, что являюсь членом пленума Всероссийского Совета Крестьянских депутатов (Совкрест) мне дали решающий голос.

По возвращении из Ленинграда в Архангельск я получил телеграмму из Шенкурского Совдепа, что я обязан выбыть в качестве представителя уезда на 2й Всероссийский Чрезвычайный съезд Советов от Шенкурского уезда. Председателем Шенкурского Совдепа тогда был эсер Иван Васильевич Боговой [5] (секретарь редакции «Правда»).

На 2й Всероссийский съезд Советов я выехал вместе с делегацией от Архангельской губернии, кто персонально был не помню, помню, что на съезде были Андрей Андреевич Суетин [6] (эсер), Петр Попов [7] от Онежского уезда (большевик), а остальных хорошо не помню. Съезд на меня произвел потрясающее впечатление, и я не мог понять кто же тут прав, так как проходила ожесточенная борьба между отдельными партиями. Но про себя я считал, что за большевиками идут действительно широкие слои населения и, что борьба с большевиками является ошибкой. Таким образом, тогдашним настроениям я примыкал к левым эсерам. Не дождавшись конца съезда, я вернулся в Архангельск и сделал информационное собрание на губернском земском собрании о своих двух поездках в Ленинград. Не скрыл при этом, что мои симпатии лежат вне линии борьбы с большевиками. За это я от своей организации эсеров получил выговор и при выборах в члены губернской земской управы был провален.

В это время в Архангельске существовал губревком, организованный по принципу представительства от политических и общественных организаций, куда, помню, входили от земства Квятковский, он же был и председателем губревкома, я в губревкоме замещал Квятковского во ремя его отсутствия, от Совета рабочих депутатов Слунин [8] (эсер), Диаталович [9] (большевик) и Владимир Владимирович Бустрем [10] (меньшевик интернационалист) от Совета крестьянских депутатов Николай Константинович Комяков [11] (эсер), Алексей Алексеевич Иванов [1] (эсер) и другие фамилии их не помню.

1 января 1918 года я председательствавал на заседании губревкома, где стоял вопрос об очищении Архангельска от боеприпасов, имеющихся на складах Бакарицы. Боеприпасы эти были заброшены союзниками во время империалистической войны и предназначены для снабжения царской армии. Их было примерно на сумму 13 миллиардов рублей. Левая часть губревкома предлагала все боеприпасы отправить в Ленинград. Особенно решительно настаивал на этом Диаталович. Правая часть губревкома (правые эсеры и меньшевики) в частности Комяков настаивал на обмене боеприпасов на английский хлеб.

Я, видя, что большинство на стороне правых группировок и не желая использования боеприпасов против нас же самих бывшими союзниками России, внес компромиссное предложение позволяющее выиграть время. Я предложил послать специальную делегацию в Англию, поручив этой делегации договориться об условиях обмена и о доставке хлеба в Архангельск. Это предложение и было принято большинством членам губревкома. Но пока искали деньги для поездки представителей в Англию, Советская власть сумела выбрать время для отправки этих грузов в Ленинград.

Не помню, по каким причинам бывший редактор кооперативной газеты «Воля Севера» Сергей Николаевич Пругавин [12] (эсер, сын известного экономиста в политических кругах), от дальнейшего редактирования отказался, а Алексей Алексеевич Иванов и Квятковский выехали на учредительное собрание, поэтому редактором выбрали меня. Кроме меня, вошли в редакционный коллектив: Комяков Николай Константинович, Кашин Георгий [13] (отчество не помню), Дедков Александр Петрович [14] , первые двое эсеры и третий анархист.

В это же время я начал работать членом губернской земской управы. В конце января 1918 г. получил назначение от комиссариата земледелия заведующим управлением земледелия и государственных имуществ на правах начальника управления. В особом предписании комиссариата земледелия мне было предложено принять дела от бывшего начальника управления земледелия и государственных имуществ Беляева Николая Ивановича [15] , по возможности без эксцессов, что мною, и было выполнено.

В феврале 1918 года проходил губернский съезд Советов, на котором большевики и левые эсеры составляли примерно половину участников съезда. В работе съезда я не участвовал, но вынужден был выступить, так как съезд вынес решение о закрытии газеты «Воля Севера». Я доказывал съезду, что закрытие газеты, издающейся на кооперативных началах, противоречит всем директивам, изданным к тому времени СНК. Мои доводы не были приняты во внимание, и незначительным большинством голосов «Воля Севера» была закрыта и мне как редактору объявлено, что на следующий день выйдет большевистская газета «Правда Севера». Указывалось при этом, что бумага издательства «Воля Севера» и денежные ресурсы должны перейти на издания «Правда Севера», так как многие большевики и левые эсеры являлись членамипайщиками издательства «Воля Севера».

На следующий день при выпуске газеты «Правда Севера» наборщики отказались набирать. Об этом мне сообщил Дедков, а я, в свою очередь, связался по телефону с остальными членами редколлегии Комяковым и Кашиным, и мы решили выпустить газету «Вольный Север». Эта газета была набрана и вечером того же дня появилась на съезде Советов.

Факт появления старой газеты под новым названием вызвал вполне понятное возмущение среди левых фракций и боевое настроение среди правых. На съезде снова всплыл вопрос о насильственном закрытии газеты и применении репрессивных мер ко мне как к редактору. Большинство голосов левые фракции на этот раз не собрали, а губисполком не нашел в себе решимости арестовывать меня и других членов редколлегии, и «Вольный Север» вышел на следующий день.

Съезд снова стал обсуждать этот дерзкий поступок и, так и не разрешив вопрос о закрытии, разъехались. Несколько дней мы ждали применения репрессий, но губисполком, председателем которого был в то время Попов. Андрей Петрович ничего не предпринял, и, переждав несколько дней, мы выпустили новую газету «Север». Эта газета существовала вплоть до разгона губернской земской управы (март 1918 года) и умерла собственной смертью.

В марте 1918 года был созван пленум Губернского Земельного Комитета, на котором был поставлен вопрос о включении управления земледелия и государственных имуществ в систему земельнолесного отдела губисполкома. Я не возражал против передачи всех дел управления земледелия и государственных имуществ в земельнолесной отдел, но начал жестоко критиковать губисполкомовские методы разрешения частных земельных споров в уездах. На пленуме большинство составляли большевики и сочувствующие им, но люди все еще политически неустойчивые.

В своем выступлении я доказывал, что наряду с земельнолесным отделом должен существовать особый орган, который и занимался бы исключительно разрешением земельных вопросов. Председательствующий на пленуме Попов Андрей Петрович не дал мне должного отпора, а, бросив колокольчик со словами: «Я не желаю слушать декламации Синицына», вышел из комнаты. Я бросил реплику: «Если председателю не нравится собрание и он с него убегает, собрание выбирает себе новую голову», и новый председатель пленума был выбран.

В результате на ряду с губернским земельнолесным отделом продолжала существовать губернская земельная управа, председателем которой был Иконников Николай Георгиевич [16] (эсер). Лично я в состав губземуправы войти отказался, объявив себя саботажником. Тогда мне предложили должность редактора журнала «Вестник земельнолесного дела», издававшегося лесным отделом губисполкома. Журнал этот просуществовал до прихода белых. В качестве своих заместителей я пригласил в редакцию журнала Иванова Алексея Алексеевича, Дедкова Александра Петровича, а секретарем Денисова Степана Васильевича [17] (сочувствующего эсера).

В конце мая или начало июня 1918 года я поехал в отпуск в Шенкурский уезд. Будучи крайне переутомлен, я не имел никакой переписки и даже не читал газет. Около половины июля 1918 года я впервые за время отпуска почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы сходить на собрание сельсовета. На собрании меня выбрали председательствовать, где я впервые узнал из доклада приехавшего из Архангельска Горбунова [18] , что Советская власть предполагает произвести мобилизацию, то есть в ближайшем будущем возможна война с бывшими союзниками. Я принял это сообщение за бред больного воображения, так как не мог понять, почему бывшие союзники могут вступить в войну с нами. И я высмеял сообщение Горбунова и выступления других большевиков по поводу грядущей войны.

В результате моего выступления еще заранее распропагандированная крестьянская масса потребовала ухода с собрания всех большевиков. Мою кандидатуру выдвинули на уездный съезд Советов, я не дал согласия, так как не знал, какую позицию занимает эсеровский губком, и предложил кандидатуру Горбунова с оговоркой, что на съезд он поедет с оперативным мандатом, обязывающим его голосовать против мобилизации. И Горбунов был избран. В момент работы уездного съезда Советов у меня кончился отпуск, и я поехал в Архангельск через Шенкурск, зашел поинтересоваться работой съезда.

Оказалось, что Горбунов болтал не вздор, а что на самом деле назревают какието серьезные события и на съезде присутствуют три чрезвычайных губернских комиссара: Новов [19] , Олунин [20] и Вялов [21] . Все трое требуют немедленного проведения мобилизации. Их поддерживают Георгий Иванов [22] и Ревекка Пластинина [23] . Неясную для меня позицию занимала на съезде часть Шенкурских эсеров (Боговой Иван, Бабкин Николай Николаевич [24] и другие). Нерешительность этих левых эсеров придавала храбрость правым элементам, возглавляемым Ракитиным Максимом Николаевичем [25] .

Поняв, что назревают очень серьезные события я, прежде чем проехать в Архангельск, послал Дедкову телеграмму, в которой спрашивал, нужен ли я в Архангельске в качестве редактора. В тот же день получил ответ: «Без тебя обойдемся». Это окончательно укрепило в моем сознании мысль, что в Архангельске происходят какието важные события. Я остался в Шенкурске, продолжая посещать в качестве рядового зрителя работу съезда.

Вскоре определилось, что съезд не может придти к единодушному решению в вопросе мобилизации, и, действительно, сторонники Ракитина покинули съезд. Большевики и левые эсеры продолжали работу без них, и чрезвычайные комиссары пошли в ближайшие к Шенкурску сельсоветы, чтобы на месте разъяснить населению необходимость мобилизации. Однако вблизи Шенкурска все трое были арестованы Ракитиным, о чем я узнал после. Кроме этих комиссаров был арестован и Георгий Иванов.

Отсиживаясь в Шенкурске, не зная о том, что происходит вокруг Шенкурска. Однажды ночью я был разбужен какойто женщиной, сообщившей мне, что из Архангельска бежал Иванов Алексей и что в Шенкурске он оставаться не хочет, а просит меня провести его из Шенкурска окольными тропами в южные волости уезда. Я оделся и пошел на квартиру этой женщины, там я встретил Иванова и мы вышли с ним через деревню Харгала. От деревни Харгала переправились на левый берег Ваги и дошли до деревни Марека.

Здесь в селе от Табаниных [26] мы узнали об арестах, произведенных Ракитиным и о том, что Шенкурск со всех сторон окружен сторонниками Ракитина. Иванов Алексей был доволен новостями и дальше не пошел. Предлагал и мне остаться с ним и подождать интереснейших событий. Глухо упомянул при этом, что на Архангельском рейде скоро появятся английские вымпелы.

Ни эти вымпелы, ни организация ракитинцев в повстанческие отряды не разъяснили мне конечной цели надвигающихся событий. Яснее же Иванов А.А. мне не хотел объяснять, а от игры в темную я отказался и один пошел вверх по Ваге на свою родину. Но уже в нескольких километрах от деревни Мареки я был задержан вооруженным отрядом ракитенцев. Меня должны были арестовать потому, что документы мои доказывали, что я советский губернский работник.

Офицер, возглавлявший отряд, оказался моим знакомым (вместе учились в учительской семинарии) Бубновским Григорием [ 27 ], и я избежал ареста, но вновь получил предложение присоединиться к повстанцам. Бубновский сказал мне. Что все равно идти к Благовещенску с моими документами – это наверняка напороться на какуюнибудь неприятность. Я всетаки не согласился браться за оружие на стороне Ракитина под предлогом, что у меня сломана рука, и вояка из меня не выйдет. Бубновский знал о моем физическом недостатке и махнул на меня рукой. Я пошел было дальше к Благовещенску, но вскоре передумал и вернулся следом за отрядом Бубновского в деревню Мареку.

Иванов А.А. был еще там. Он сказал, что это к лучшему, что я вернулся, и предложил мне выждать развертывания событий в какомнибудь глухом местечке. Недалеко от Мареки был хутор Едемского Якова Ивановича [28] , и на этот хутор мы с Ивановым ушли. На хуторе мы просидели два дня. За это время Иванов А.А. очень коротко сообщил мне о том, что во всех уездах готовятся восстания, подобные ракининскому, что в Архангельске тоже все подготовлено к восстанию и что на помощь к повстанцам придут бывшие союзники России. Я спросил, кто все это подготовил, Иванов ответил, что существует так называемый «Союз возрождения России», в котором объединились эсеры, меньшевики энесы и левые кадеты. Я понял, что при таких условиях война действительна неизбежна, но в этой войне я не видел всетаки тех идеалов, которые проповедовала раньше партия эсеров.

Об этом я и сказал Иванову. Он мне заявил, что сейчас отступать уже поздно, что садиться нужно на один из двух стульев. Так как я считаю, что большевики знают широко о моих антисоветских выступлениях в Архангельске, на разных собраниях и в печати, поэтому не мечтал о том, что мне можно сесть на большевистский стул без предварительной подготовки к этому. Иванову я, однако, об этом ничего не сказал, как не сказал и о том, что мне приятна консолидация антибольшевистских сил. Словом, я решил выжидать и не упиваться властью на гражданском поприще, если эта власть будет мне предложена в результате удачи контрреволюционных восстаний.

Через два дня на хутор Едемского прибежал человек, который вызвал Иванова А.А. с повети и, не стесняясь моего присутствия, громко сказал, что Шенкурск занят Ракитиным, красные засели в казарме, и Ракитин ждет его (Иванова) прихода. Иванов пригласил меня идти, и втроем пошли к Шенкурску. Собралось в Шенкурске много людей, казарма осаждалась в течении недели, но красные не сдались, отбивая попытки повстанцев при наступлении оружейным и пулеметным огнем.

На шестой или седьмой день перестрелки я получил предложение немедленно явиться в штаб Ракитина. Предложение носило категорическую форму, и я пошел. Сам Ракитин встретил меня в коридоре и сказал: «На перевозе только что арестован человек, называет этот человек себя заместителем председателя губисполкома Поповым Андреем Петровичем и говорит, что ты его знаешь». Я принял это извещение как очередное колебание Андрея Попова в сторону эсеров, и ссылка его на знакомство со мной стала понятна. Я прошел в комнату, где сидел Попов, и в присутствии Ракитина поздоровался с ним, спросив о цели столь неожиданного его приезда.

Он заявил мне, что является решительным противником пролития крови и что он дал слово губисполкому ликвидировать Шенкурское восстание бескровно, так как надеется встретить «здравые головы» среди повстанцев. Ракитин оставил нас одних в комнате. Я воспользовался случаем и спросил, есть ли у него (Попова) оружие. Он подал мне маленький револьвер и пачку патронов от другого револьвера, объясняя при этом, что патроны от «Кольта», который был у мотоциклиста, везшего Попова до Ямской горы.

Револьвер и патроны я положил в карман, сказал, что возвращу их после того, как инцидент будет исчерпан. Таким образом, Ракитин не знал, что я обезоружил Попова. Когда Ракитин снова появился в комнате, я принял участие в общей кратковременной беседе об условиях переговоров с казармой, но вникать в детали обсуждения формы переговоров не стал, отговариваясь, что я не военный.

Здание казармы в Шенкурске, где восставшие крестьяне просидели в осаде несколько дней (ныне жилой дом)

Спустя некоторое время (помню, что это было на утренней заре) начались переговоры Андрея Попова с казармой. Попов сидел на заборе (против казармы), а за забором скрытые Ракитиным от глаз красных стояли три человека с винтовками, причем штыки этих винтовок почти касались сиделища Попова. Из окон казармы говорили Боговой Иван и Ревекка Пластинина. Я застал уже конец переговоров, когда Попов заверял, что сидящие в казарме будут освобождены, если сложат оружие. Это обещание меня крайне удивило, так как от Алексея Иванова еще накануне я слышал, что казарме предложено будет сдаться на условиях отдачи членов уисполкома и губисполкома на волю народного суда, организованного советами же, в составе которых не будет большевиков. Но я решил, что Ракитин и Иванов, очевидно, обеспечили условия сдачи, так как повстанцы уже голодали и уже были случаи эксцессов буквально изза восьмушки махорки.

Представители казармы попросили срока для проведения совещания для обсуждения условий сдачи. Через несколько часов я наблюдал уже самую сцену сдачи, причем опятьтаки был поражен тем, что все красные шли из казармы сквозь шпалеры из повстанцев в тюрьму. Таким образом, Ракитину удалось арестовать весь уисполком и несколько членов губисполкома, бывших в казарме. Попов Андрей в это время жил вместе с Ракитиным.

Показание последует.

Допросил: Нач. Ненецкого окружного отдела УНКВД по Архангельской обл. лейтенант госбезопасности Березин

Вопрос: Продолжите ваши показания от 5 декабря 1937 года .

Ответ: После произведенных арестов Ракитиным, последний совместно с Поповым Андреем Петровичем вели разговор с Архангельским губисполкомом по прямому проводу. Они доказывали, что восстание ликвидировано почти бескровно (один убитый), что посылать отряд красноармейцев на помощь осажденным в Шенкурской казарме не следует, если же отряд послан, то его следует вернуть. Эти переговоры велись в присутствии Иванова Алексея и меня. Причем Ракитин во время этих переговоров перекидывался отдельными фразами с Ивановым, советуясь с последним, как лучше поставить вопрос, чтобы, не оскорбить Попова Андрея, в то же время околпачить губисполком.

Иванова Алексея результат этих переговоров не удовлетворил, так как через несколько минут после ухода Попова он (Иванов) снова вернулся на телеграф и попытался продолжать переговоры, мистифицируя губисполком, что у аппарата находится Попов Андрей. Из Архангельска попросили назвать какуюто цифру, Иванов Алексей был сконфужен, но все же попытался наладить разговор. Из Архангельска начались ответы вроде того, что какаянибудь сотня красноармейцев великолепно завершит дело ликвидации Шенкурского восстания, на это Иванов ответил, что в Шенкурске имеется три тысячи штыков и что шутить с ними сотня красноармейцев не может.

Мне известно, что о ходе восстания Иванов доносил условными телеграммами Чайковскому [29] и другим будущим членам Верховного управления, проживавшим нелегально в Архангельске. Вскоре до Шенкурска дошла весть, что под руководством секретаря губкома Пластинина [30] из Архангельска идет отряд красноармейцев, а через некоторое время после этого телеграфная связь с Двинским Березником прервалась, Ракитин переполошился, но на помощь ему опятьтаки ктото пришел (Иванов А.А. или Попов А.П.). Както меня вызвали на перевоз с револьвером Андрея Попова. На перевозе я застал такую картину: у пристани в карбасе стоит пара лошадей, запряженных в тарантас, в тарантасе сидят Ракитин и Попов Андрей. Ракитин потребовал, чтобы я вернул «браунинг», взятый у Попова.

После всего виденного Попов мне казался коварным человеком, и я отказался вернуть револьвер. План встречи с Пластининым, как я после узнал, был таков, что Попов Андрей уговорит Пластинина вернуться в Архангельск. Как произошла встреча, я не видел, но взбешенный Ракитин приехал в Шенкурск один и приказал рыть ниже Шенкурска окопы. Попов, как известно, был арестован Пластининым.

Крестьяне рыть окопы отказались, и Ракитин со своею «армией», захватив оружие и арестованных членов уисполкома и губисполкома, отступил вверх по Ваге до Благовещенска. По предложению Иванова А.А., примерно за сутки до отступления ракитинцев, мы вчетвером вышли из Шенкурска ночью через Харгалу: Иванов А.А., Едемский И.Ф., [31] я и моя покойная жена [32] . Уже после выхода из Шенкурска Иванов сказал, что целесообразно будет идти не ко мне на родину, куда я предполагал и вести их, а пробраться через Няндому в Архангельск или Вологду. Почему в Вологду, спросил я, Иванов ответил, что в Вологде подготовляются койкакие дела, что и там найдутся свои люди.

Иванов при наличии чистых бланков с печатью губисполкома сделал себе документ на имя Федорова. Придя в Мошу, мы узнали, что Архангельск занят англичанами, что на линии железной дороги идет уже война, тут же узнали, что на станции Няндома расстреляно несколько человек меньшевиков и эсеров, в том числе председатель Архангельской губернской продовольственной управы Папилов [33] . Мы решили тогда ехать на мою родину в село Воскресенское Ровдинского района. Прядя в Пуйское, узнали, что Ракитин освободил арестованных трех чрезвычайных комиссаров Олунина, Нового, Вялова, и что эти комиссары нам встретятся в пути.

Мы их встречи не хотели, поэтому свернули на Вельск. Пробыв двое суток, приехали в Воскресенск. Пробыли одну ночь в Благовещенске. Появился пароход красных. Я, услышав стрельбу и предупредив остальных, пошел вместе с учителем Кислицыным Андреем Николаевичем [34] узнать, в чем дело. В то время как мы шли к Благовещенску лесом, по дороге нам навстречу бежало несколько человек. В темноте мы не рассмотрели, кто именно бежит, и не слышали никаких звуков со стороны Благовещенска и решили дойти до самого села. Дойдя до Благовещенска и не найдя никаких признаков смятения, мы вернулись обратно. Придя в училище, мы Иванова не нашли, а жена мне сказала, что тут был Ракитин и с ним пятьшесть офицеров, и что Иванов А.А. и Едемский И.Ф. убежали на Вельск. Я пытался их нагнать, но, придя к реке Ваге, не нашел лодки, а кричать не решился и свернул вверх по Ваге в лесную деревушку. В этой деревушке, пробыв несколько часов, увидал, что вверх по Ваге идет пароход вооруженных пулеметами, но, зная о том, что Архангельск занят англичанами, я решил, что это отступают на Вельск красные.

В тот день вечером я ушел в свою деревню и там прожил несколько дней, а потом решил поехать в Архангельск. По приезду в Шенкурск меня вызвал уездный комиссар Верховного управления Исупов Александр Евграфович [35] и предложил мне принять дела уездного комиссара. Я на это сказал, что совершенно не понимаю, что происходит, и от должности комиссара решительно отказываюсь. Исупов пробовал меня уговорить, угрожая арестом, писал в Архангельск, но я настоял на своем. Я позволил себя уговорить на выполнение работы по созыву уездного земского собрания. Эту работу я и выполнил в кратчайший срок.

Земское собрание выдвинуло мою кандидатуру в председатели уездной земской управы, на этом же усиленно настаивал комиссар Исупов, но я решительно отказался и от этой должности и в начале сентября 1918 года приехал в Архангельск. Это было время, когда Верховное управление во главе с Чайковским было арестовано и увезено в Соловки. Все предприятия Архангельска по этому случаю бастовали. Я разыскал Дедкова Александра Петровича, который и ввел меня в курс событий, сообщив при этом мне, что ареста избежали Иванов Алексей и Дедусенко [36] (члены Верховного управления).

Эта двойка выпустила прокламацию, в которой сообщала, что арест Верховного управления произведен монархическими группировками в целях передачи власти в руки Великого князя Михаила Романова [37] , который находится в Архангельске. Рабочие попались на эту удочку и забастовка приняла всеобщий характер. После разговора с Дедковым я разыскал Иванова А.А., который тоже рассказал мне о деталях ареста и о том, что Верховное управление не намерено подчиняться приказам английского генерала.

В первые же дни моего приезда Иванов Алексей предлагал мне вступить в члены «Союза возрождения России», но я наотрез отказался, увидев, что реорганизованное Верховное управление значительно по правело, хотя во главе его и стоял Чайковский, освобожденный изпод ареста после забастовки. В результате моего отказа я не получил никакой работы в учреждениях Архангельска и остался только учителем. Работая в качестве учителя, я имел много свободного времени и раздумывая над проходившими событиями, постепенно пришел к убеждению, что политика белого правительства враждебна ко мне.

Среди тогдашних Архангельских эсеров я оказался не одиноким. Полевел между прочим и Иван Федорович Едемский и много другие, естественно, что мы постоянно между собою общались и на эсеровских собраниях старались проводить линию, ведущую к исключению поддержки белому правительству. Между тем появилось постановление правительства об обязательном оповещении в газетах о происходящих партийных собраниях.

Напрасно Алексей Иванов убеждал отдельных членов партии, что вне блока с правительством эсеровская организация работать не может, настроение большинства членов организации становилось непримиримым к правительству, и всплывал вопрос об уходе в подполье. И вот, пришел день, когда Иванов Алексей потерял весь свой авторитет в глазах членов эсеровской организации. Не помню точно, в каком месяце, но примерно в ноябре или декабре 1918 года на собрании эсеровской организации обсуждался вопрос о принятии или непринятии переговоров с большевиками, предполагаемых на «Принцевых островах».

Не помню, кем эта идея была выдвинута, как не знал в ту пору и об отношении большевиков к этой идеи, но помню, что большинство эсеров резко критиковало политику белого правительства и настаивало на том, чтобы потребовать от Северного правительства переговоров с большевиками о мире. Алексей Иванов внес противоположное предложение, но за его предложение голосовал кроме него только один человек. на этом же собрании был выдвинут вопрос о перевыборах губкома партии эсеров и об уходе организации в подполье. После подачи закрытых записок оказалось, что секретарем законспирированного губкома избран я. в состав бюро губкома партии эсеров вошли я, Комяков, Лидия Александровна Исупова [38] , Александр Исаевич Гуковский [39] и кто еще не помню.

К началу 1919 года уже Красный крест окреп и имел постоянную связь с заключенными в тюрьме, через него посылались передачи политзаключенным.

В ноябре 1919 года состоялось совещание, на котором присутствовали Михаил Николаевич Мартынов [40] , Павел Павлович Скоморохов [41] , Алексей Алексеевич Иванов и я и еще Аркадий Семенович Долинин [42] или Иван Федорович Едемский – точно не помню. На совещании обсуждался вопрос о подготовке переворота в Архангельске с помощью армии. С этого времени началась работа по подготовке фронта белых к отступлению. Одновременно был пущен по Архангельску слух, что министры складывают чемоданы.

Для многих стало ясно, что дни белого правительства сочтены и началась массовая эмиграция. Я взял на себя обязательство через печать подготовить общественное мнение к надвигающимся событиям. По условиям военнополитической Цензуры я долго не мог этого сделать, и только 5 января 1920 года ухитрился провести Цензуру, поместив в газете «Возрождение … Севера» статью «Дерзающие» под псевдонимом А.Хрусталев. Вторая статья «Мертвая зыбь» появилась в истерзанном цензурой виде, и третья совершенно не была пропущена.

Губернское земское собрание, на котором выступал с докладом о положении в Северной области генерал Миллер [43] и соглашался на то, чтобы ввести в правительство представителей земства. Предполагалось, что такое подкрашивание правительства укрепит фронт, но даже Алексей Иванов не склонен был «укреплять» Миллера и был выбран некто Алексей Иосифович Жилкин [44] (из Шенкурска). Алексей Иванов сразу после земского собрания уехал на фронт с целью поднятия боевого духа, но уже дня через два Миллер и его министры смылись из Архангельска, а про Иванова его родные пропустили слух, что убит на фронте. После бегства Миллера был образован временный комитет, который занялся установлением порядка в Архангельске и подготовки к приходу красных. Я входил в этот комитет в качестве члена отдела печати. Когда пришли красные, мне было предложено сотрудничать в газете «Известия» Архангельского губисполкома.

Я работал тут недолго и был выбран секретарем губпроса. При проведении регистрации военных чиновников и журналистов со стороны командования красных с меня была взята подписка о невыезде. В июне 1920 г. моя кандидатура была выставлена в Горсовет, но Горизбирком заявил мне отвод на том основании, что я нахожусь под следствием. Никаких других ущемлений в этот момент я не чувствовал. В начале сентября 1920 г. я получил разрешение на выезд в Москву. Незадолго до этого я встретился с Александрой Александровной Мартыновой [45] , которая была арестована в качестве гласного в городской думе и увезена в Москву за несколько дней до интервенции.

Я рассказал ей, члену эсеровского губкома (19171918 гг.), что эсеровской организации больше не существует и что я лично решил честно работать на советской службе, не пытаясь затевать борьбы с советами. Она сказала, что она тоже работает на советской службе, что на юге она работала против белых и часто случайно избегала расстрела, но что она не видит преступления в поддержке некоторых связей с бывшими эсерами. Когда я сообщил ей, что я еду в Москву, она попросила меня зайти на известные ей явки, узнать Московские новости и рассказать ей об этом. Мартынова дала мне три адреса, предупредив, чтобы я был осторожен.

Приехав в Москву, я сначала выполнил командировочное поручение, устроил свои личные дела, договорившись о работе в качестве инспектора во Всероссийской Грамчека (Чрезвычайная комиссия по ликвидации неграмотности – Ю. Д.) и только перед самым получением пропуска в ВЧК на выезд я пошел выполнять поручение Мартыновой. Не помню, в какое учреждение заходил, но лица, которого мне нужно, я не нашел. Зато при выходе я обнаружил, что следом за мной пошел какойто человек. Этот спутник меня беспокоил, поэтому я свернул в какойто переулок и зашел в парикмахерскую. Там сбрил бороду и вышел без накидки. После этого зашел по второму адресу, тоже в какоето учреждение, но тут я зашел не сразу, а прошел несколько раз мимо подъезда и обнаружил, что за мной наблюдают. Я не зашел в дом, а пошел по третьему адресу.

Это была частная квартира в безлюдном переулке. Кругом ничего подозрительного не было. Я пошел в подъезд, разыскав нужный номер квартиры, и позвонил. Мне открыл двери сухощавый человек в студенческой форме, и ввел меня в пыльную, производящую впечатление нежилой комнату. За этой комнатой оказалась другая, хорошо меблированная под стиль канцелярии. В этой комнате студент меня оставил, через несколько минут вернулся вместе с несколькими очень прилично одетыми людьми. Я понял, что я попал на какоето совещание, где присутствуют представители разных губерний и рассказывают друг другу о состоянии эсеровской работы на местах. Мое внимание особенно привлек человек, руководивший собранием. Голос этого человека казался мне знакомым, и я старался припомнить, где и когда я слыхал.

Когда сделал сообщение о том, что в Архангельске эсеровской организации больше не существует, человек, руководивший собранием, стал задавать мне вопросы. И тогда я вспомнил, что этот голос принадлежит Чернову [46] , о котором по Москве был распущен слух, что он убит при переходе через границу. Чернов на совещании говорил, что в Архангельске организацию эсеров надо создать. Я на это ему обещаний не дал и на предложение быть на нелегальным IX совете партии эсеров не ответил ни да, ни нет. На следующий день ко мне на квартиру пришел человек в студенческой форме и передал мне подробный маршрут поездки на дачу, где должен происходить совет партии. Я сказал, что туда я не могу поехать потому, что всю ночь простоял за пропуском и вынужден снова стоять, т.к. кончается срок командировки. Тогда он мне вручил новую программу партии эсеров и попросил передать Мартыновой, я обещался это поручение выполнить.

Я приехал в Архангельск, чтобы сдать дела по должности секретаря губпроса и инспектора губполитпросвета. И в ту же ночь был арестован губернской ЧК и поэтому поручение Мартыновой было не выполнено. Мой арест совпал с провалом IX совета партии, но при обыске у меня московские адреса и программа не были обнаружены и таким образом связь архангельских эсеров с московскими не была установлена, и обвинение мне не предъявлялось.

Следствие велось до марта месяца 1921 года, и 4 марта по распоряжению ВЧК я был выпущен. 6 марта меня вторично арестовал особый отдел по охране северных границ. После нескольких дней после ареста я был вызван на допрос, и мне предъявили обвинение в организации Шенкурского восстания и определили заключить под стражу по Iй категории. В мае 1921 года мне объявили постановление коллегии ВЧК, что я изолируюсь в исправдом впредь до особого распоряжения ВЧК. В исправдоме истолковали постановление ВЧК, как приговор к расстрелу и заключили в одиночку.

Таким образом просидел до 17 марта 1922 г., и был освобожден под подписку о невыезде. И только в августе 1922 г. подписка была отменена. По освобождению из тюрьмы в мае 1922 г. поступил работать в редакцию «Трудовой Север» и помощником начальника губмилиции по учебной части. В августе 1922 г. был командирован губрросом в Ленинград на учебу. Поступил в Некрасовский Пединститут, но не получил стипендии, я вынужден был искать работу. Вспомнил, что в Ленинграде готовится на профессора М.Н.Мартынов, пошел к нему в университет за советами. В квартире его встретил Алексея Алексеевича Иванова, последний назвался Александром Алексеевичем Барановым и сказал: «Мы с тобой вместе еще поработаем». Несколько позднее пытался он приблизить меня к себе, поручив мне сбор объявлений для какойто книги. Это могло мне дать сравнительно приличный заработок, но я взяв у него соответствующее удостоверение, все же не пошел собирать объявления.

Показание последует.

Допросил: Ненецкого окр. отд. УНКВД по Арх. области лейтенант Госбезопасности Березин

** Примечания к тексту **

Источники: текст - dojkov.livejournal.com; фото - vaga-land.livejournal.com (1,3) writers.aonb.ru (2)