|
Леопольд Вальчееский ** Военное лихолетье в спецпоселке ** ** Карговино Виноградовского района ** В поселке Карговино, что на берегу Северной Двины, мне пришлось прожить с 1940 по 1944 гг. Там, в глухой заброшенной комариной тайге, два польских кладбища, где похоронены останки почти двухсот человек, среди которых есть мои мать и брат Михалёк*. До нашего прибытия в середине марта 1940 г. Карговино уже являлось лагерным поселением, каких немало было в то время в Архангельской области. Об этом свидетельствовали вышки охранников и оставшиеся заборы с колючей проволокой. Большая территория на правом берегу Северной Двины была застроена двадцатью большими и малыми деревянными бараками. Из них десять-двенадцать было жилых, а в остальных - комендатура, кухня, столовая, магазин, баня и др. Жилые бараки двенадцать на двадцать четыре метра посредине были разделены стеной и имели отдельный вход в каждую половину. Внутри - длинный коридор, в конце которого стояла большая кирпичная печка; по бокам - двухметровые перегородки, разделявшие пространство на четыре бокса размером три на пять метров. В каждом боксе, рассчитанном на одну семью, вдоль стен стояли четыре койки. Таким образом, в половине жилого барака размешалось восемь многодетных семей - около тридцати человек, которых согревала одна печь. На каждого жителя приходилось по полтора-два квадратных метра. То же самое было и в другой половине барака. Наша семья Вальчевских из семи человек занимала один бокс. Можно представить, каким невзгодам и стрессам подвергались все: и взрослые, и дети. Каждый был вынужден слушать, что происходило в других семьях. Вечера были мрачными и длинными, источником света являлась керосиновая лампа, а после года нашего пребывания - только лучина. В бараках было шумно, как в улье. Поначалу еще можно было слышать смех юноши или девушки, но потом и все чаще - плач или просьбы голодных детей о хлебе и стоны больных людей. Везде было полно клопов. Они прятались во мху между бревнами, в щелях досок. Случалось находить их даже в хлебе. Клопы пили нашу кровь и беспрепятственно размножались. Не было химических средств, как, например, ДДТ, появившегося после войны. Ничего удивительного, что в скором времени стены и доски были покрыты следами крови убитых насекомых, а в воздухе висел характерный запах. Но самым вредным и надоедливым насекомым была вошь, которая завелась еще в пути. Сначала в поезде, а потом в бараках из-за отсутствия средств гигиены и тесноты вши так размножились, что в светлое время перебегали от человека к человеку в поисках лучшего хозяина. Вши вместе с нами выживали в страшные морозы в тридцать-сорок градусов. Один раз в неделю по субботам надо было обязательно мыться в бане и парить одежду, поскольку горячий пар над печкой был для вшей убийственным. Однако они быстро появлялись вновь. Проклятье… Но в тех условиях их нельзя было победить! Комендантом нашего спецпосслка был офицер Чечукин, а его заместителем - Тюкин. Они всегда были при оружии, а по отношении к нам - насторожены и подозрительны. У этих людей было твердое убеждение, что полякам никогда из ссылки не вырваться, в крайнем случае, детям, если будут воспитаны в коммунистическом духе. Чечукин, желая убить у взрослых всякую надежду на возвращение домой, любил говорить: «Здесь вам могила, а Польшу увидите, когда ворона побелеет». Коменданту во всем помогали русские, такие же большевики, как он сам. Но со временем жизнь становилась лучше, многого мы старались не замечать. Весной 1940 г. день стал длиннее, и мы получили возможность познакомиться с окрестностями Карговино. Когда в мае началось таяние снега, рядом с бараками в траве были обнаружены людские кости и черепа. Сначала это пугало, но постепенно мы привыкли и не обращали на них внимания. Я часто вспоминаю то, что произошло в Карговино в первой декаде мая 1940 г. Ночью мы услышали треск, шум и грохот, похожие на выстрелы. Все выбежали из бараков посмотреть, что случилось. Это был ледоход: на реке ломался лед. Никто из нас никогда не видел ничего подобного. Глядя первый раз в жизни на ледоход, я восхитился могуществом природы: огромная масса льда толщиной не менее метра шла полным ходом, уничтожая все на своем пути. Вмерзшие в лед бревна разламывались с треском. В сутки вода поднялась на несколько метров, а за неделю река разлилась на километры. Наводнения мы не боялись, так как наш поселок находился на крутом высоком берегу. Двина имеет типичный характер северной реки: приливы и отливы очень сильны, а лед держится семь месяцев. Жизнь в Карговино была прочно связана с рекою. На противоположном берегу находились Моржегоры, где была почта. Туда изредка приходили письма и посылки из Польши, но только до начала войны СССР с немцами. Несколько наших людей во время переправ в Моржегоры утонуло. Река была опасной, и мы познавали ее медленно. Мы находились под надзором НКВД со дня депортации 10 февраля 1940 г. и до подписания договора Сикорский-Майский 30 июля 1941 г. Осенью надзор над нами был снят, и взрослые в поисках работы и хлеба пошли по окрестным поселкам и колхозам, в Двинской Березник, по всему району. Помню, каким ценным был черный непропеченный хлеб, который мы покупали по карточкам. Взрослые рабочие получали восемьсот граммов в сутки, подростки – шестьсот, неработающие (дети или мать с малыми детьми) - двести. Кроме хлеба в столовой три раза в день давали суп, детям полагалась половина порции. Это были минимальные жизненные нормы, едва позволявшие не умереть с голоду. Кроме хлеба ничего нельзя было купить. Ни мяса, ни молока, ни масла, так необходимого в холодном климате, в продаже не было. Отец с моими старшими братьями Людвигом и Рафаилом нашли работу в отдаленном колхозе, а мама устроилась на месте. Чтобы получить восемьсот и шестьсот граммов хлеба и целую порцию супа, она с моей десятилетней сестренкой Иренкой пилила бревна. Нас, трех маленьких мальчиков, на работу никто не хотел принимать. В лесных озерах было много рыбы, но мы не имели снастей, чтобы ее ловить. Поэтому с лета и до самых морозов мы были заняты в тайге, собирали малину; чернику, клюкву и бруснику, которых было очень много на болотистых местах. Ягоды мы меняли на хлеб. Самое страшное было пережить зиму 1941-1942 гг., когда от голода умерло много людей. Тогда в окрестностях Карговино умирали даже кошки и собаки. Все чаще и чаще приходилось хоронить близких: в семье Бонарков после смерти матери умерло поочередно трое маленьких детей. В нашей семье на хлеб для детей было продано все, начиная с обручальных колец родителей. В пищу использовали картофельную кожуру, кору деревьев, дикий лук, щавель, лебеду, крапиву и другие сорняки. В тот период я был опухшим, с выпученным, как шарик, животом. Также выглядел и младший брат Богуслав. Тем временем мои отец, сестра и старшие братья, работая за минимальную плату, все время думали, как жить дальше. Голод принуждал красть все, что можно было скушать, всеми способами учил комбинировать. Мои братья Людвиг, шестнадцати лет, и Рафаил, четырнадцати, узнав, что в церкви открылся продуктовый магазин, стали думать, как туда пробраться. Это было их злодейское мастерство, хитрое и ловкое! Двенадцать километров от поселка до церкви они шли по тайге целую ночь. В мороз на дороге отпечатывался каждый след, и были слышны только их шаги. Магазин охранял сторож с винтовкой. Наблюдая за ним, братья открыли замок, вошли в темную церковь, нашли то, что было похоже на зерно, набрали в мешок и вышли, закрыв дверь, словно их и не было. Теперь нужно было вернуться в барак, чтобы никто не заметил и не узнал, где они были. О том, как им удалось украсть несколько килограммов (не зная, что крадут), они рассказали уже после отъезда из Карговино, боялись, чтобы я не проболтался. А это оказался горох. В апреле 1942 г. от голода тяжело заболела мама, ей было сорок два года. Она не вставала с постели уже несколько дней, и с каждым днем ей становилось вес хуже. Отец решил продать или обменять на еду для матери последнюю подушку. В мае река была еще замерзшей, но лед был не так крепок, и в Моржегоры пошла Иренка. Ей удалось обменять подушку на два литра козьего молока. С надеждой, что мать не умрет, мы выпоили ей сразу пол-литра, но напрасно. Организм ее был так ослаблен, что уже не принимал никакой пищи. Мама умирала на наших глазах, долго и в сознании, но мы ничем не могли ей помочь - ни врача, ни священника в Карговино не было. Мама умерла в ночь с 12 на 13 мая 1942 г., ее похоронили на кладбище среди многих новых польских могил. Вслед за мамой умер самый младший мой брат Михалёк, полутора лет, он родился уже в Карговино. Люди умирали каждый день, у всех было горе и печаль, и это отнимало надежду на дальнейшую жизнь. Летом в год смерти мамы мы с Богуславом едва не утонули: он в Двине, а я - в бочке с водой. Много лет спустя сестра Ирена часто вспоминала, что жизнь мне спасла Крися Савицкая. Не помню, как я очутился в бочке, но дети громко закричали, и прибежала эта девочка. Она быстро схватила меня за ноги, и вытащила из бочки. Таких, как мы, голодных безнадзорных сирот или полусирот в нашем поселке были десятки. У нас не было никаких шансов выжить, если бы русские не организовали для нас детские сады. Меня и брата Богуслава, как полусирот, взяли на государственное социальное обеспечение. Сохранилась одна фотография 1942 г. из Карговино, на которой двадцать пять польских детей с русскими воспитателями. Среди них одна полька Галина Каминская, которая сначала была переводчиком (ведь мы не понимали русского языка). Питание в детсаде, по сравнению с общим голодом, было очень хорошим. И не случайно, ведь здесь воспитывали пришлых граждан Советского Союза, которыми считали поляков. Нас учили советским стихам, песням и танцам, чтобы выступить перед группой. Как долго мы пробыли в детском саде, точно не помню, но знаю, что это спасло нас и других детей от голодной смерти. После амнистии всех польских граждан 12 августа 1941 г. освободилось больше мест в бараках. К тому времени немало людей умерло и семнадцать семей осенью 1941 г. выехало из Карговино в армию Андерса. Так появилась возможность организовать в нашем спецпоселке приют для сирот и школьный барак. Польской школы в Карговино не было, так что после детского сада я стал учиться в русской школе. Да и что было делать зимой в нашем холодном, с клопами и вшами, жилье. Учебный год 1943-1944 гг. я пережил в школьном бараке, и об этом у меня не осталось добрых воспоминаний. Учительница силой принуждала нас, маленьких полячков, к послушанию. Мы были вынуждены сидеть смирно в то время, когда думалось только о хлебе или хотелось почесаться, ведь вши ходили пешком по школьным скамьям. Поляков в нашем поселке оставалось все меньше, и мы перешли в другой барак, где комната была больше прежней. Отец стал шить сапоги, а я был его помощником: светил лучиной, делал дратву и вил толстую нить, сшивал носки сапог, ведь туда могла пролезть только детская ручка. Вся работа была ручная и продвигалась очень медленно. Зарплата была маленькая, так как наши клиенты были бедными. Мой старший брат Людвиг постоянно работал в тайге, а Рафаил с мая по октябрь работал мотористом на пароходе «Красавино», который курсировал по Северной Двине. Рафаил рассказывал о том, что видел во время навигации. В июне 1943 г. они перевозили в Котлас польских сирот. Несколько раз Рафаил бывал в польской деревне Орлово, расположенной по реке в пятнадцати километрах от Карговино. В бараках, рубленных из круглого леса, жили польские переселенцы, высланные еще в 1863 г. Они имели польские фамилии, но уже совсем обрусели и не говорили по- польски. Эти люди рассказывали Рафаилу, что их предков выгрузили в этом месте и дали всего несколько пил и топоров. Кроме маленьких огородов возле домов земли не было - кругом тайга. Жили звероловством, рыболовством и собирательством. От Рафиала я также слышал, что на Ваге, левом притоке Двины вверх от Березннка, был польский лагерь, возможно, это место называлось Усть- Ваенга. После трех месяцев короткого лета снова наступали заморозки, потом настоящие морозы, снег и лед. Зимой дни тянулись одинаково тоскливо: короткие световые дни и длинные ночи, холодные и голодные. Лето вспыхивало сразу после зимы, едва пройдет ледоход. В моей памяти за тот период жизни на Севере не сохранилось никаких великих религиозных или государственных праздников, кроме одного радостного дня. Приближалось уже пятое лето нашего пребывания на Севере, но по-прежнему нас не оставляла надежда, что наступит день, когда мы покинем Карговино. Весной 1944 г. Двина, как обычно, сбросила свой ледовый панцирь, и по ней снова начали ходить пароходы. В начале лета дни на Севере становились очень длинными, по шестнадцать-восемнадцать часов, а ночи - короткими («видными»), их называли белыми. В июне, неожиданно для всех нас, пришла долгожданная весть: поляков отправляют на юг. Все мы были в приподнятом настроении и ожидали парохода, который должен был увезти нас в Котлас. Великая радость и глубокая печаль по усопшим… Мы успели положить цветы черемухи и сирени на могилы близких. Иренка, как и все другие, взяла горсть земли с могилы мамы и братьев. Успели также срубить две ели и сделали из них крест, который поставили на новом кладбище в тайге. Сохранился ли какой-нибудь след от того кладбища ,
Я запомнил некоторые фамилии тех, кто вместе с нами был изгнан в Карговино: Бонарковы, Боровские, Вал-Бут, Данко, Длуголенские, Клюкачи. Котовы, Кухняковы, Мильчики, Ожаровские, Петручаковы, Пташники, Савицкие, Санцевичовые, Хохловичи и Шиманские. А также усопших: Боровскую, Бонарки, Микитичей, Миклашевичей, Сечковскую и Чернецких. Две семьи «лесников» Кручака и Микульчика, привезенные с Полесья, остались в Карговино. Им не разрешили уезжать, так как они были белорусами по национальности. В середине июня 1944 г. мы плыли с маленьким своим скарбом вверх по реке к Котласу. Пароход-колесник топили дровами, и он шел очень медленно, останавливаясь, чтобы взять дрова и отдать почту. Пароход упорно шел вверх по реке километр за километром, путешествие длилось около десяти дней. В конце концов мы прибыли на железнодорожную станцию, погрузились в товарные вагоны и через Москву, Курск, Орел и Харьков доехали до украинской станции Кегичевка. Следующие два года мы жили в Чапаевске Белогородского района Харьковской области, работали на строительстве разрушенного сахарного завода. Я, как и другие дети, работал на земле, помогал колхозникам. Земля была хорошая, чернозем. В нашем колхозе росли сахарная свекла, подсолнечник, пшеница. На Украине никто из нас не страдал от голода, а местные жители относились к нам хорошо. Весной 1946 г. мы, уже без «ангелохранителей» НКВД, возвращались большим транспортом (около шестидесяти товарных вагонов) в Польшу. Нас определили на возвращенную Польше землю над Одером. Для многих семей осадников и военных, выселенных с Полесья 10 февраля 1940 г., местечко Илова возле Жаганя стало концом страданий. До сих пор там живут их потомки, но не все. Многие в поисках родственников или лучших условий жизни и работы разошлись по всей Польше…
© Вальчееский Леопольд // Zeslaniec № 2. Варшава. 1997. С. 79-85. © Левандовский Г. перевод на русский язык. 2008 Текст приведен по публикации: Каторга и ссылка на Севере России: сб. ст. Т. 3: Воспоминания поляков / сост. и науч. ред. М.Н. Супрун: Поморский гос. ун-т им. М.В. Ломоносова. - Архангельск: Изд-во Поморского ун-та, 2008. -212 с.: ил. Электронная версия: © 2013, http://dvinovaje.ru
|
|
| Категория : ВоенноелихолетьевспецпоселкеКарговиноВиноградовскогорайона-ДвиноважьемемуарахКраеведение | |
| Теги : |
Военное лихолетье в спецпоселке Карговино Виноградовского района - Двиноважье в мемуарах - Краеведение - Двиноважье
